Алла в Москве, читает свои стихи на радио
«Русский мир»:
и в Иерусалиме
* * *
Я тоскую по Грише Островскому,
И Сенкевичу Юрию тоже,
По ушедшему миру московскому,
И по детской исчезнувшей коже.
Помню кушаний свежеприправленных
Новизну в недрах старого дома,
Чую запах таинственный брома
Из запасов лекарственных маминых.
Не могу перечислить и малости
Всех травинок, улыбок и запахов,
Клавиш стёртых и встроенных клапанов,
Всех буфетов и книжек растрёпанных,
Тьму альбомов, роскошных картин...
Я тоскую по всем своим шалостям,
По горячим печам – а в нетопленых
Шарм иной, леденея, бродил.
Я уйду – и кому же достанется
Моей памяти мощный запас,
Кто возлюбит, а после расстанется
За меня, за тебя и за нас?
Я привыкла безмолвно расспрашивать
Безответную жизнь, не пенять,
Что подвластно – любовью окрашивать,
Что по силам – словам передать.
(«Я тоскую по Грише Островскому...»)
* * *
Сыпучесть отсыпана с горкой,
Текучесть сполна налита.
И рана, покрытая коркой,
Давно никому не видна.
Живительна живость живого,
Смертельна сырая тоска.
И мощной корзиной улова
Порог отделён от песка.
Раскроется слабость соцветий
Под пыткой стеклянной ума,
И сильный порывистый ветер
Себя исчерпает до дна.
* * *
Я иду то прямо, то по кругу,
Никому по ходу не служу;
Просто в мою пишущую руку
Всё, что есть во мне, переложу.
Заберусь в лесистые слова,
Отдохну на обречённых точках —
Разнесёт небесная молва
Жизнь мою, как птичьи крылья, в клочья.
Клочья превратятся в облака,
Что прольются над землёй любимой,
И цветущей пальмой или сливой
Станет моя правая рука.
* * *
Я даже не знала, что рай — он в лесу,
Так близко – и рай расположен у Цфата.
И что, как попытка прожить на весу,
Дорога бежит мимо рая покато.
Весь рай – это сосны, склонённые вверх,
Ползучие травы – большие участки,
И полностью сверху отпущенный грех,
И только друг к другу растений участье.
Такая сквозная, совместная связь,
И свет так упорен, кусты огибая,
Что можно нырнуть в него, тоже светясь,
У Цфата, у врат незатворенных рая.
* * *
Прошу, войди в забытый дом,
В тот дом, душистый, сочный, свежий,
Большой, как ком цветочно-снежный,
Разрезанный впотьмах ножом.
Ножом из памяти стальной,
Как нержавейка, беспристрастной,
С дразнящим зло в разрезе красном
Вишнёвым вкусом жизни той.
Ты там отыщешь по углам
Проекции от глаз открытых
И множество, плющом увитых,
Из прошлых жизней телеграмм.
Возьми их в руки и читай,
Там, где обрывки слов и листьев,
Где память переходит в рай,
Где дом и сад живут, как мысли.
И слёзы, как плоды, повисли.
* * *
Сначала казалось: у берега птицы,
Потом показалось — невинные крысы,
А как оказалось — бесстрашные крабы...
За нами — кафе, рестораны и пабы,
А перед — чуть звёздные тёмные выси,
И море, и море шумящее длится.
Вот так мы сидим: Юра, Инна и Сеня,
И Лёня, и Алла в шезлонгах-малютках.
Общаемся близко, но всё же рассеянно,
Поскольку Вселенная в руки нам вверена.
А море к ногам подбирается с шорохом,
Набегами волн – то с горячим движением,
А то с ощутимым – из недр – охлаждением.
За нами – шумят развеселые люди, –
Еда на столах на исходе шабата,–
А морю не важно, кто будет здесь в будни,
Не важно ни время, ни место, ни дата.
Уютно и страшно! И сердце, как ходики,
Внутри отмеряет, что видит снаружи.
... Полоску, где крабов спешат луноходики,
Вода заливает, то шире, то уже.
